На сцене небольшая комната, сделанная из стеклянных офисных перегородок с жалюзи, зрители видят её снаружи. Функции помещения по ходу действия меняются, это и каморка-склад мамаши Кураж, и кабинет главнокомандующего, и траурный зал во время его похорон, и видео-экран, и камера пыток, и волшебное зонг-пространство, музыканты играют и поют зонги именно внутри неё, и тогда комнатка эта приобретает вид театрально-метафизический. Если зонги – это сердцевина брехтовских пьес, то эта кураж-зонг-каморка – театрально-сценографическая сердцевина спектакля.
Одежда, среда, предметы, интонации – всё современное: клетчатые челноковые сумки Кураж, шкаф-склад с раздвижными дверьми, белые колонны разрисованные разноцветными калямаля-граффити, видео, используемое в том числе и в качестве видеосвязи. Брехтовский текст звучит остросовременно, свежо. Брехт опять (всегда?) актуален.
Роль сильной жёсткой мамаши Кураж, положенная в мягкую человеческую фактуру Полины Кутеповой, даёт поразительный эффект, перед нами энергичная и предприимчивая дива, циничная и сердечная, обаятельная и страшная, расчётливая и безалаберная, яркая, в красном кожаном плаще, с рыжей копной волос, делающая свой мелкий челночный бизнес на войне, в зоне перманентной АТО, война её кормит, война убивает, убивает её детей, а другого пространства жизни, кроме войны ей не дано, да она и освоилась в нём. Где-то всегда идёт война.
В финале Кураж уже не кураж, или это её проекция в реальность, нет яркой вскипающей рыжей волны волос, это старушка в потёртой шубейке, в замотанном платочке, с замызганной авоськой, на южнорусском-новороссийском говорке обращающаяся к прохожим с просьбой купить у неё детские игрушки. Бабушка Кураж, осколок войны.
